М.В. Земфиров
ШТУРМОВАЯ АВИАЦИЯ
ЛЮФТВАФФЕ

    В августе Рудель прямым попаданием 500-кг бомбы уничтожил мост через реку Крома в 40 км юго-западнее Орла, при этом также был уничтожен и танк, оказавшийся в тот момент на мосту.
    О том, что противовоздушная оборона советских войск была отнюдь не «беззубой», говорят следующие факты. В середине июля, в ходе одного из вылетов севернее Курска «Штука» Руделя получила прямое попадание в правую плоскость, и ему с большим тру--дом удалось «дотянуть» до своего аэродрома. Затем в августе в ходе вылета западнее Волхова снаряд попал уже в двигатель, несколько мелких осколков поранили Руделю лицо. Он смог «дотянуть» на" самолёте с остановившимся двигателем до нейтральной территории и посадил его прямо перед немецкими позициями. Немецкие пехотинцы помогли Руделю и его бортстрелку Хенчелю добраться до своих окопов, и спустя два часа они на армейском грузовике вернулись на свой аэродром.
    18 сентября 1943 г. гауптман Рудель официально был назначен командиром III./StG2.
    Утром 9 октября Рудель выполнил свой 1500-й боевой вылет. К этому времени на его счету было уже около 60 уничтоженных танков.
    В течение 28 октября в ходе вылетов в районе в 70 км восточнее Кировограда Рудель уничтожил несколько танков, и теперь на его счету было уже 100 советских танков.
    В течение 23 ноября он подбил сразу 7 танков. 25 ноября 1943г. гауптман Рудель был награждён Мечами к Рыцарскому Кресту (Nr. 42). Для вручения его вызывают в «Вольфшанце» («Wolfschanze»)1. Рудель берёт с собой своего бортрадиста-стрелка, обер-фельдфебеля Хенчеля и добивается, чтобы того также наградили Рыцарским Крестом. При этом благодаря настойчивости Руделя произошло вообще невероятное - Хенчель получил Рыцарский Крест лично из рук Гитлера! Это был единственный случай, когда Гитлер лично кому-то вручал Рыцарский Крест2.
    Зимой 1943/44 г. III./SG2 базировалась на аэродроме в Первомайске. Часто погода была очень плохая, но Рудель продолжал летать. Он так вспоминал о своём вылете утром 25 января 1944 г.:

    1 Полевая ставка Гитлера в Восточной Пруссии в районе Растенбурга.
    2 Обычно эту обязанность выполняли сначала командующие флотами или авиакорпусами, а позднее командиры эскадр и даже групп. Гитлер же лично вручал только высшие степени Рыцарского Креста, начиная с Дубовых Листьев. И тот факт, что он по просьбе Руделя согласился; вручить «обычный» Рыцарский Крест обер-фельдфебелю Хенчелю, говорит о том уважении, которое Гитлер испытывал к Руделю.

    «Однажды утром я со своим адъютантом Фикелем1 вылетел на разведку в район Кировограда. Атаковав несколько целей, мы повернули обратно. Мы ещё не пролетели и половины обратного пути, когда попали в область сильнейшего тумана. Фикель летел почти вплотную, чтобы не потерять меня из виду. Землю было едва видно. Где-то в районе Ново-Украинки я прямо перед собой неожиданно увидел высокую дымовую трубу и едва избежал столкновения.
    Вокруг стояла серая стена тумана, горизонта не было видно. Можно подняться выше, но всё равно я где-нибудь должен буду снова опуститься вниз. Кто знает, на сколько десятков или сотен километров распространяется область тумана? К счастью, у меня достаточно топлива, и мы летим дальше на запад.
    Самолёта Фикеля больше не видно. Может, он врезался в ту самую трубу? Пока местность подо мной более или менее гладкая, я опускаюсь ниже, к самой земле. Появляются телеграфные столбы, деревья и небольшие холмы, и я снова вынужден подниматься выше, в самую гущу тумана.
    Я решаю медленно, ориентируясь только по приборам, снизиться до высоты 3 - 4-х метров. Любое препятствие на нашем пути будет последним для нас. Я лечу по компасу, и по моим расчётам минут через двадцать впереди должен показаться наш аэродром в Первомайске. Ландшафт становится всё более холмистым, а туман ещё более плотным. Вряд ли я смогу там приземлиться.
    С большим трудом мне удаётся избежать «встречи» с ещё несколькими неожиданно возникшими препятствиями. Это уже слишком! «Хенчель, мы садимся!» - «Где?» Я не знаю, так как ничего не вижу, всё вокруг серо. Я постепенно убираю газ и буквально нащупываю землю своими шасси. На наше счастье, на пути у нас ничего нет. Самолёт останавливается. Хенчель сдвигает фонарь и вылезает на крыло. На его лице сияет улыбка: «Какие, однако, мы свиньи!»

    1 Хельмут Фикель (Helmut Fickel) родился 27.11.1921 г. в Мейнингене. 01.10.1940 г. был призван на военную службу и направлен в авиашколу. 01.04.1942 г. ему было присвоено звание лейтенанта, и в марте 1943 г. он был назначен в 8./StG2. 06.06.1943 г. он был награждён Железным Крестом 2-го класса, а уже вскоре и Железным Крестом 1-го класса. После того как Рудель стал командиром III./StG2, Фикель был назначен его адъютантом и начал летать в качестве его ведомого. 06.07.1944 г. после 550 боевых вылетов обер-лейтенант Фикель был награждён Рыцарским Крестом. 01.07.1944 г. он выполнил свой 600-й вылет. Однажды его Ju-87 был подбит и совершил вынужденную посадку на вражеской территории. Фикеля и его бортрадиста фельдфебеля Густава Парча (Gustav Partsch) от плена спас Рудель, который приземлился рядом и буквально из-под носа у советских солдат вывез их на своём самолёте. С августа 1944 г. по апрель 1945 г. обер-лейтенант Фикель был командиром 9./SG2. В январе 1945 г. он совершил свой 700-й боевой вылет, а всего к концу войны он выполнил около 800 вылетов.

    Видимость на земле составляет не более 50 метров. Мы стоим, по-видимому, на холме, где туман не такой густой. Я слышу где-то рядом шум проезжающих автомобилей. Вероятно, рядом дорога. Хенчель идёт на разведку, а я сижу в кабине и радуюсь жизни. Вскоре он возвращается, и моё предположение подтверждается - позади нас шоссе. Армейские водители сообщили Хенчелю, что отсюда около 50 километров до Первомайска.
    Я запускаю двигатель, и мы катимся в направлении дороги. Видимость чуть больше 30 метров. Мы выезжаем на дорогу и едем по ней, как будто на автомобиле. Я быстро приспосабливаюсь и удачно уклоняюсь от встречных машин. Их водители, только подъехав к нам вплотную, понимают, что это самолёт, и не верят своим глазам. Так мы едем в течение двух часов.
    Наконец мы подъезжаем к перекрёстку, где расстояние между столбами явно меньше размаха плоскостей нашей «Штуки». Я разворачиваюсь и съезжаю на обочину. До Первомайска ещё 12 километров. С попутной армейской машиной я отправляюсь в свой штаб, а Хенчель тем временем остаётся охранять самолёт.
    На аэродроме меня встретили с большой радостью, так как время полёта, на которое был рассчитан запас топлива, уже давно истекло, а от нас не было никаких известий. О Фикеле же по-прежнему ничего не было известно, и это нас очень беспокоило. К полудню туман начал рассеиваться, и я на машине выехал к месту остановки нашего «автомобиля». Мы спокойно взлетели и спустя несколько минут приземлились в Первомайске.
    Во второй половине дня я совершил ещё один вылет. Когда я вернулся, мне сообщили, что из Ново-Украинки звонил Фикель и что он и его бортрадист целы и невредимы. Теперь наша радость была окончательной».
    1 марта 1944 г. Руделю было присвоено звание майора.
    14 марта III./SG2 перебазировалась сначала в Николаев, а затем 20 марта на полевой аэродром Рауховка в 200 км севернее Одессы. И уже в тот же день Рудель совершил 7 боевых вылетов, атакуя советские войска в районе между Николаевом и Балтой.
    Как уже упоминалось выше, Рудель шесть раз сажал свой самолёт за линией фронта, чтобы вывезти с вражеской территории экипажи сбитых самолётов. И вот 21 марта он в седьмой раз совершил такую посадку, но на этот раз всё сложилось не так, как прежде...
    О том, что произошло 21 марта, Рудель позднее рассказывал: «Мы получили приказ атаковать мост через Днестр в районе Ямполя. Небо было совершенно чистым, и мы понимали, что нас ждут подготовленная противовоздушная оборона и истребители. Несколько дней перед этим непрерывно шли дожди. И поэтому истребители, которые должны нас прикрывать, действуют с аэродрома в Одессе, где бетонная полоса. По телефону мы договариваемся, что встретимся на высоте 2500 метров приблизительно в 50 км перед целью.

    Однако в Одессе, вероятно, возникли какие-то трудности, и к назначенному времени истребители не появляются. Цель нам ясна, и, само собой разумеется, мы продолжаем полёт. При этом в составе моей группы летят несколько новых экипажей. Качество их подготовки уже не такое хорошее, как было раньше. Нехватка горючего заставляет сильно сокращать время их обучения. До цели остаётся 20 километров, когда появляются советские истребители. Нас атакуют свыше 20 Ла-5, но мы продолжаем лететь вперёд. Когда сзади ко мне в хвост заходит очередной русский истребитель, я жду, а затем в последний момент резко ухожу вниз или в сторону. Сегодня новички научатся многому!
    Я передаю: «Приготовиться к атаке!» «Атака!» - и пикирую на мост. Я вижу, как на земле вспыхивает множество огней, это стреляют зенитки. От разрывов снарядов небо вокруг как будто покрывается клочками ваты. Проклятье! Дистанция между самолётами, пока мы отбивались от истребителей, увеличилась, и я передаю отставшим, чтобы они подтянулись.
    Я вижу, что моя бомба падает в 400 метрах справа от моста. Ветер! Я передаю всем: «Ветер слева, ветер дует слева!» И бомба, сброшенная с третьего самолёта, прямым попаданием уничтожает мост. Я отдаю приказ остальным машинам атаковать позиции зенитных батарей.
    К сожалению, было подбито два самолёта, оба с экипажами-новичками. Один из них вполне ещё может лететь, но вместо того, чтобы повернуть в сторону линии фронта, почему-то продолжает лететь в обратную сторону. Я пытаюсь остановить его, я ору в микрофон, я ругаюсь, но всё напрасно! За «Штукой» тянется лёгкий дымок, и она летит на другую сторону Днестра - прямо к русским! Хорошо, что хоть экипаж второго подбитого самолёта понял, что нужно делать, и через несколько минут достиг позиций наших войск.
    «Возьми себя в руки!» - слышу в наушниках голос своего адъютанта обер-лейтенанта Фикеля. Я собираю группу в боевой порядок, и мы летим обратно. В течение четверти часа нас атакуют истребители, но всё безуспешно, и они уходят. Я приказываю командиру 7-й эскадрильи вести группу дальше, а сам в сопровождении самолёта лейтенанта Фишера (Fischer) поворачиваю обратно. На предельно малой высоте мы летим над Днестром. Справа и слева от нас обрывистый берег. В районе моста на высотах от 1000 до 3000 метров дежурят русские истребители, но здесь прямо над руслом реки им нас не обнаружить. Немного приподнявшись, я вижу справа через склон берега, в 5 - 6 километрах от нас, совершившую посадку «Штуку». Ее экипаж стоит рядом и начинает отчаянно размахивать руками, увидев нас. «Если бы Вы раньше так смотрели на меня, то это рискованное предприятие было бы излишним!» - говорю я сам себе, делая вираж, чтобы увидеть, пригодно ли это место для посадки. Да - пригодно.

    С некоторой долей сомнения я снова говорю себе: «Итак, начали. ...Это будет седьмой экипаж, который я вывезу из-под носа у русских». Лейтенант Фишер будет ждать нас сверху и по возможности прикрывать. Направление ветра здесь мне известно. Закрылки выпустить, газ убрать. Приземляюсь. Но что это? При касании земли самолёт не подпрыгнул немного вверх, как обычно. Самолёт быстро теряет скорость, хоть я ни разу не нажал на тормоз. Рукоятку газа вперёд, и я разворачиваюсь в сторону экипажа подбитого самолёта. Хенчель открывает фонарь и машет им рукой, чтобы они бежали быстрее. Над нами проходит звено русских истребителей, но они пока нас не видят. Унтер-офицер и обер-ефрейтор забираются на крыло. «Хенчель, готово?!» - «Яволь!».
    Даю газ и одновременно нажимаю на левую педаль, чтобы развернуть самолёт и взлететь в направлении, обратном посадке. Однако левое колесо всё больше тонет в земле, и, чем больше я даю газ, тем оно глубже увязает. Самолёт не двигается с места! Может, между колесом и его обтекателем набилось много грязи? - «Хенчель, вылезай и сбрось обтекатель!» Однако инструментов у него нет, а нож, которым он действует, не помогает, и обтекатель не двигается с места. Что делать?! Мы пытаемся вручную развернуть самолёт, приподняв за хвост. Снова полный газ, ручку до отказа на себя, но ничего не помогает. Слышу в наушниках голос Фишера: «Может, мне сесть ?» После короткого сомнения я понимаю, что он так же, как и я, не сможет потом взлететь, и отвечаю ему: «Нет, не садись. Лети домой!»
    Я вижу, что в 400 метрах появляются советские солдаты. Быстро из кабины. «За мной!» - и мы что есть силы бежим в южном направлении. В шести километрах от нас Днестр, и мы должны достичь его, чтобы не стать лёгкой добычей для русских. Бежать было не очень легко: на нас высокие меховые сапоги, меховые куртки и комбинезоны. Но у всех был один стимул - никто из нас не хотел попасть в плен, что для пилотов Ju-87 практически означало немедленную смерть.
    Так прошло полчаса, и русские отстали от нас где-то на 1000м. Внезапно мы оказываемся на краю крутого обрыва, заросшего небольшими ёлками. Внизу, где-то в 30 - 40 метрах, берег Днестра. Мы бегаем туда сюда, пытаясь найти более пологий спуск. Но времени нет, русские уже рядом! Мы прыгаем вниз и катимся вниз по склону сквозь ёлки. Наконец, мы оказываемся на берегу. Одежда разорвана, боль во всём теле. Хенчель нервничает: «Лучше сразу утонуть, чем позволить русским поймать себя!» Я говорю, чтобы он успокоился. Короткая пауза, чтобы восстановить дыхание.
    Тем временем наверху появляются русские. Они нас не видят, потому что мы находимся в «мёртвой зоне» прямо под ними. Они не могут понять, куда мы надевались, так как даже представить не могут, что мы спустились по почти вертикальному склону.

    На Днестре - половодье, и его ширина в этом месте около 600метров. По нему плывут льдины, а температура воды - около 3 - 4 градусов. Мы сбрасываем куртки, сапоги и комбинезоны. Я засовываю под рубашку карту и компас и иду вслед за другими в воду. Коснувшись ледяной воды, я думаю: «Не надо было этого делать».
    Через некоторое время у меня немеет всё тело, и я перестаю ощущать, что плыву. Я концентрирую все своё внимание на плавательных движениях, и мышцы повторяют движения, которые я прокручиваю у себя в голове! Остальные плывут передо мной. Я думаю о Хенчеле, ещё в Граце он при мне хорошо плавал, но сможет ли он сейчас плыть так же свободно в течение около 20 минут. На середине реки я догоняю его. Впереди в нескольких метрах плывёт бортстрелок второго самолёта, а ещё дальше впереди унтер-офицер, он, кажется, отличный пловец.
    Казалось, что сил вообще не осталось. Работает только один инстинкт самосохранения. Тут я вспоминаю, что в десятиборье последний вид соревнований - это бег на 1500 метров. И когда у тебя уже нет сил, ты должен полностью выложиться на этой последней дистанции. Наконец, унтер-офицер, плывший впереди, поднимается из воды и падает на берег. Вслед за ним достигаю берега я, а вскоре за мной и обер-ефрейтор. Хенчелю остаётся проплыть ещё около 150 метров. Я сижу и смотрю на него, двое других лежат без движений, молоденький обер-ефрейтор несёт вслух какую-то чушь. Бедный парень!
    Хенчелю остаётся ещё 80 метров, когда он внезапно вскидывает вверх руки и кричит: «Я не могу больше! Не могу больше!» Он уходит под воду, затем снова показывается из воды и снова уходит вниз. Я прыгаю в воду и плыву в тому месту, где он показался в последний раз. Я пытаюсь нырять, но сведённые холодом лёгкие не дают набрать достаточно воздуха. После нескольких неудачных попыток я сам с большим трудом доплываю до берега. Я понимаю, что если бы даже и смог достать Хенчеля, то вряд ли смог бы доплыть с ним до берега. Он был очень тяжёлым, и я остался бы вместе с ним в Днестре. Я без сил лежу на берегу...
    Оставшись втроём, мы несколько мгновений молимся за нашего погибшего товарища. Карта вся размокла, но у меня всё в голове. Только, чёрт возьми, где на этой стороне находятся русские? Или быть может, тут уже стоят румынские части? Я осматриваю наше оружие - у меня 6,35-мм пистолет с 6-ю патронами, у унтер-офицера 7,65-мм пистолет с одним магазином. Обер-ефрейтор потерял свой пистолет, когда переплывал Днестр, и теперь у него лишь нож, который перед этим ему дал Хенчель. С этим оружием в руках мы отправляемся дальше на юг. Местность более или менее мне известна. Холмистый ландшафт с перепадом высот около 200 метров. В 60 километрах к югу железная дорога, идущая на восток.

    Время около 15 часов, солнце стоит на юго-западе и светит нам в лицо спереди справа. Мы бежим по маленькой долине, слева и справа холмы. Мы окончательно замёрзли, обер-ефрейтор продолжает громко нести какой-то бред. Я ещё раз напоминаю об осторожности. Меня начинает мучить голод, и я вспоминаю, что сегодня ещё ничего не ел, так как между вылетами было слишком мало времени. Солнце постепенно садится, становится холоднее, и наша сырая одежда покрывается ледяной коркой. Вдруг перед нами кто-то появляется. Или мне кажется? Со стороны солнца к нам двигаются три фигуры. Они на расстоянии метров триста и увидели нас раньше, чем мы их. Вероятно, они лежали за тем холмом.
    Здоровые парни, конечно, румыны. Теперь я вижу их лучше: двое держат винтовки, у третьего в руках автомат. Он более молодой, другим же около 40 лет, вероятно, резервисты. На них коричнево-зелёная форма. Они осторожно приближаются к нам. Я внезапно думаю, что по нашему виду не сразу определишь нашу национальную принадлежность. Я советую унтер-офицеру убрать пистолет, и сам делаю то же самое, чтобы румыны не нервничали и не начали вдруг стрелять в нас.
    Теперь они стоят в метре и с любопытством смотрят на нас. Я хочу объяснить нашим союзникам, что мы немецкие лётчики и что они должны нам помочь. Я говорю: «Мы немецкие лётчики, совершившие вынужденную посадку». И вижу, как внезапно меняются их лица, и в следующий момент в нас упираются три ствола! Юноша выхватывает у меня из кобуры пистолет. Они стояли на солнечной стороне, и я смотрел на них против солнца. Теперь же я вижу у них на шапках звёзды с серпом и молотом - русские!
    Я даже ни на секунду не думаю о плене, только о бегстве. Моя голова слишком высоко ценится русскими, и взять меня в плен - слишком большая удача для них. Я медленно поворачиваю голову, чтобы увидеть, свободен ли путь. Слышу, как один из русских командует: «Стоять!» Я молниеносно разворачиваюсь на 180 градусов и, пригнувшись, что есть силы бегу прочь. Вслед мне раздаются винтовочные выстрелы и автоматная очередь. Острая боль обжигает левое плечо.
    Как заяц, зигзагом, я бегу вверх по склону холма. Пули свистят справа, слева, сверху и снизу. Русские бегут вслед за мной, останавливаются, стреляют и снова бегут. Ещё незадолго перед этим я едва мог двигаться от усталости, а теперь я бегу так, как никогда в жизни не бегал. Должно быть, это была моя лучшая «четырёхсотметровка». Из плеча вовсю течёт кровь, и у меня перед глазами чёрные круги. Я бегу метрах в 50 - 60 перед моими преследователями, пули свистят почти беспрерывно. В голове только одна мысль: «По­гибает только тот, кто сдаётся!»

    Мои силы почти на исходе, когда я наконец достигаю вершины холма. Бегу дальше по гребню на юг. Я не верю своим глазам - на гребне соседнего холма появляются ещё около 20русских! Видимо, они всё видели и теперь собираются загнать меня как дикого зверя! Я поворачиваю направо и бегу вниз по противоположному склону холма. За мной в 200 - 300 метрах два моих первых преследователя, третий остался охранять двух моих товарищей, которые так и не двинулись с места после моего побега. Они всё ещё на другой стороне холма и пока не видят меня. Мои преследователи слева сначала бегут параллельно мне, а затем начинают спускаться по склону, чтобы обогнув холм, отрезать мне путь.
    Спустившись вниз, я оказываюсь на каком-то вспаханном поле и.. спотыкаюсь. Надо где-то спрятаться. Смертельно уставший, я падаю за кучу земли. Сейчас всё кончится. У меня нет даже пистолета, и русские могут спокойно поймать меня. Я напряжённо смотрю . в сторону, откуда они должны появиться. Вот они появляются на. расстоянии около 250 метров от меня. Они останавливаются, осматриваются вокруг и не могут понять, где бы я мог быть.
    Я же лежу в поле и пальцами скребу замёрзшую землю. Я пытаюсь сгрести её перед собой, набрасываю её на себя, чтобы лучше спрятаться. Рана кровоточит, но я ничего не могу сделать. Один к ста, что меня не заметят! Однако не должны ли мы верить в невозможное, ведь только тогда почти невозможное станет возможным?!
    Русские, осматриваясь, расходятся в разные стороны. Один из них идёт точно в моём направлении. Моё напряжение растёт всё больше. Шагах в двадцати передо мной он останавливается. Он смотрит на меня ? Конечно, он пристально смотрит точно в моём направлении! Заметил ли он меня, и если да, то почему ждёт?! Это продолжается несколько минут, но мне кажется, что проходит целая вечность. Время от времени он поворачивает голову чуть влево, затем чуть вправо. Пожалуй, он смотрит куда-то вдаль. Между тем на холме появляются фигурки двух первых моих преследователей. По-видимому, они уже не очень серьёзно заняты моими поисками после того, как появилось ещё так много охотников поймать меня.
    Внезапно позади и чуть сбоку я слышу шум многих самолётов и поворачиваю голову. Над Днестром под мощным истребительным прикрытием летят «Штуки» моей группы и два лёгких «Шторьха». Вернувшись на аэродром, лейтенант Фишер поднял тревогу, и теперь они хотят найти нас и вывезти! Однако они наверху не знают, что я на другой стороне реки в 10км южнее! Сделав несколько кругов, они исчезают в восточном направлении, и я с завистью смотрю им вслед.
    Солнце медленно садится. Почему меня всё ещё не нашли? Наступающая темнота должна взять меня под свою защиту. Откуда-то сбоку на телегах появляются ещё русские, вокруг них несколько собак. Я чувствую, как земля дрожит под копытами лошадей, и мои нервы напряжены до предела. Я вжимаюсь в землю, они уже в сотне метров от меня. Почему никто меня не видит, почему ни одна собака не лает? Они поворачивают и медленно исчезают в наступающей темноте. Ещё пятьдесят метров, и они наехали бы прямо на меня!

    Небо темнеет, и на нём проступают первые звёзды. Мой компас не имеет светящейся шкалы, но я должен продолжать двигаться на юг. Поэтому, пока я ещё могу разглядеть шкалу компаса, выбираю хорошо видимую большую звезду. Теперь она будет служить мне в качестве ориентира. Вокруг никого больше нет, и я встаю. Всё тело закоченело, сильно болит плечо, меня мучают жажда и голод. Я вспоминаю о своём шоколаде, но, увы, он остался в кармане куртки на том берегу Днестра.
    Я должен избегать дорог, мостов и деревень. Держа направление на свою звезду, я иду через болота и ручьи. Я иду босиком, и острая галька распарывает ступни и пальцы ног. Постепенно я вообще перестаю чувствовать свои ноги. Мною движет только воля к жизни и свободе, а без свободы жизнь пуста. Едва я слышу лай собак, я беру в сторону, так как здесь определённо нет моих друзей. Иногда где-то сверкает вспышка и раздаётся гром, вероятно, это артиллерия. В долинах между холмами в темноте я часто попадаю в канавы с грязью и падаю. При этом «падает» только верхняя часть туловища, ноги оке глубоко увязают в грязи. Наконец, упав в очередной раз, я остаюсь лежать. Я чувствую себя батареей, из которой ушёл весь ток. Пролежав минут пять, я немного «заряжаюсь» и продолжаю путь, но вскоре снова падаю.
    Так продолжается до девяти часов вечера, когда я чувствую, что сил больше не осталось. Мне нужна вода, еда и хоть немного времени для сна. Без этого я не могу продолжать свой путь, и я решаю войти в первый попавшийся дом. Вдали я слышу собачий лай и иду в том направлении. Вскоре я вижу дом, в котором едва ли есть собаки. Я опасаюсь собак, так как их лай может встревожить жителей. Я стучусь, но мне никто не открывает, вероятно, внутри никого нет. Стучусь в следующий дом - тоже никого. Иду к третьему дому, и снова никто не открывает. Моё терпение заканчивается, и я иду к окну, чтобы разбить его и залезть внутрь. В этот момент в нём появляется старуха с тусклым масляным светильником в руке.
    Я отпрыгиваю назад и возвращаюсь к двери. Старуха открывает мне, я поворачиваюсь и, показывая в направлении деревни, спрашиваю: «Большевики?» Она качает головой, но я всё равно думаю, что там должны быть солдаты. Тусклая лампа едва освещает комнату - стол, скамейка, старый шкаф. В углу на несколько покосившейся кровати сидит седой старик лет семидесяти. Видимо, эта кровать служит ложем для них обоих.
    Я молча захожу внутрь и почти падаю на кровать. Сказать им я ничего не могу, так как не знаю русского языка. Хоть я и выгляжу как сбежавший преступник - рваная одежда, босиком, на остатках рубашки запёкшаяся кровь, но они, пожалуй, поняли, что я не сделаю ничего плохого им. Так я лежу около часа и думаю, как бы им объяснить, что мне надо бы перевязать плечо и что-нибудь надеть на ноги.

    Меня снова начинают мучить жажда и голод. Я сажусь на скамью и жестами показываю старухе, что хочу есть и пить. После некоторой паузы она действительно принесла кувшин с водой, половинку кукурузного хлеба и несколько листьев солёной капусты. Никогда ещё в жизни я не ел с таким аппетитом. Я чувствовал, как с каждым куском хлеба и глотком воды ко мне возвращаются силы.
    Продолжая жевать, я думаю о том, что мне делать дальше. Сейчас 21.30, решаю, что должен отдохнуть до 01.00. Я лежу на кровати и наполовину сплю, наполовину бодрствую. Старики лежат рядом. Каждые пятнадцать минут я смотрю на часы. Ни в коем случае я не могу задержаться здесь дольше, чем решил. В темноте я должен как можно дальше уйти на юг. 21.45, 22.00, 22.15, 0.45, 01.00 - всё, подъём! Старик встаёт и закрывает за мной дверь.
    Я выхожу на крыльцо. Моросит дождь. Темнота такая, что я не вижу вытянутой руки, звёзд тоже не видно. Как мне теперь ориентироваться ? Я вспоминаю, что до этого ветер дул на юг. Не сменил ли он направление, пока я отдыхал? Здесь, между домами, трудно понять, куда он дует, и я осторожно пробираюсь к окраине. Наконец, я в поле, где можно сориентироваться. И снова вверх по склону холма, вниз по склону, вверх, вниз... Через кукурузное поле, камни, лес, где очень трудно держать направление, так как ветер почти не чувствуется. На горизонте я вижу вспышки и слышу грохот орудийных выстрелов, и теперь уже точно знаю, в каком направлении надо идти. Любые подозрительные шумы я обхожу.
    В четвёртом часу начинает светать. Теперь я могу разглядеть шкалу компаса и понимаю, что ветер действительно не сменился и я всё это время шёл правильно. После часа ночи я прошёл по меньшей мере 10 километров, до этого, вероятно, 15 - 20, так что теперь я нахожусь в 25 - 30 километрах южнее Днестра. Передо мной холм высотой метров в 250, и я иду на вершину, чтобы оттуда осмотреть местность вокруг. Ничего примечательного - внизу справа и слева в нескольких километрах - три маленькие деревни. Интересным же для меня было то, что гребень холма тянулся с севера на юг, то есть как раз в направлении моего движения. Оба склона были пологими и незаросшими, и это позволяло видеть, что происходит по обе стороны холма. Теперь я могу, двигаясь по гребню, быстро преодолеть ещё несколько километров.
    По моей оценке, он тянется километров на десять. Раньше я пробегал 10км за 40 минут, теперь же я думаю преодолеть это расстояние за 60минут. Каждое движение отдаётся болью в плече, босые ноги в крови. Я должен сделать это. Снова вспоминаю десятиборье... бежать, бежать. Несколько раз я должен перейти на шаг и идти быстрым шагом, вероятно, около 100метров, чтобы восстановить дыхание и силы. Затем снова бежать, бежать... У меня только час. Но вот гребень холма заканчивается обрывом, и я должен искать более пологое место, чтобы спуститься вниз. Там меня могут ждать неприятные неожиданности. На часах уже около семи.